неD O G M A

Забытье - высшая награда заходящего в рай.

Симультанность
1.
Я любила тебя, кажется, это было искренне
Видимо, Афродита небесная снизошла
Любви оказывается мало катастрофически
для долгой жизни
Надо совершать покупки, географию согласовывать, переезды и все эти холода.
Еще надо заботиться о других людях, о своих чувствах, относительно других людей
Научаться ставить выше и важнее себя.
Еще столько надо контролировать, что не дает тебе покоя
Чтобы остаться внутри любви, на это долгое и навсегда!
Жутко странно, что мы больше не молоды,
(и даже я!)
Когда любви достаточно, когда «Хочу» имеет вес.
Теперь ты должен и порядочно бы знать гниль занавеса чудес.
Жить, быть полезным рантье, что сдает тебе квартиру.
Как странно теперь, в памяти выжигаются дни обычной рутиной,
В которой так мало тебя.
Как странно, что дни, где было тебя побольше,
Изничтаживаются из-за отсутствия пользы.
Худеют на диетах из «позже раскается».
Как будто бы то, что ты есть и все твое чувство
так бесполезно, ничтожно, ненужно
И для тебя, раз отказываешься от этой любви, возвращаешься в русло.
Зарабатываешь, ешь, спишь.
Зарабатываешь, чтобы спать помягче и есть послаще,
иметь женщин, которых не любишь,
Потому что в той, к которой стоит, было слишком много тебя.
И не дай Эрос это повторить.
Это было так важно и это так не согласовывалось с миром.
Это шло вразрез с миром.
Как странно теперь. Мы слишком взрослые, на нас слишком много ответственности,
Как минимум за нас самих, и эта ответственность отводит нас
От нас самих.
И эта ответственность не мы, но то, что мы делаем и что становится нами.
И мы бежим от нас самих далеко.
Мы прячем себя с годами
Через новые обязательства, нужны и нужды других людей,
И страх, что посадят.
А мы, в краткие миги, оставшиеся вспоминаем, стараемся не улыбаться,
Не надкусывать губу и не рыдать
Или рыдать трагически, смотря в зеркало, чтобы придать веса,
Потому что соития и события, где было много нас, растворяются, как дым в морозном ветру.
Они были плотные, но расходятся по пелене этого времени.
И мы рыдаем навзрыд, чтобы вновь замассировать, завальсировать то, что было важно,
И то, что в действительности было жизнь, наша
Жизнь.

2.
Я не знаю тебя.
Если когда-либо знала.
Я имела это чувство и увлажняла
Его
Сначала слюной, потом слезами, потом рудой
Золотой.
Мне страшно, я ухожу в этот мир платить по счетам,
Что почему-то насобирала,
хотя не планировала и не хотела,
но пришлось что-то есть и где-то снимать квартиру,
А для этого надо работать и забывать
себя.
Моя дорогая, Ты была плацдармом меня самой,
Не отражением, не референсом.
Ты была пространством, где я могла заявлять миру, Вселенной
Божествам всем
Кто я, что я думаю, когда не ем и не сплю, когда не в нужде
По доброй воле, по свободе души.
Ты была для меня домом.
И это блаженство,
Что теперь растворяется новым и новым.
Ненужным, но новым.
Бессмысленным, но приходящим.
Ненужным, но нудящим, принуждающим, заставляющим и изводящим.

3.
Боже, Милая, я б умерла с тобой
Я теперь понимаю, что это значит.
Как это горестно отпускать, уходить в настоящее.
Венера моя, древности лет хранящая!
Была моей темнотой!
Касалась кожи моей в ночи, проникала в клетки.
Спрятанная за кожей, в которую свет не проникал.
Ты была там изначально, моим пристанищем,
Моим храмом,
В котором молитвы мои могли быть услышаны,
В котором молитвы мои могли звучать непотревоженные
Шумом поездов, заводов. Шумом других людей.
Где ты выделила клирос мне, давала петь.
Венера моя, мне страшно стареть!
Ведь старость – это дела, за которыми надо успеть
и которые не про меня.
Венера моя, я бы хотела с тобой умереть…
В тот миг, в который и ты хотела бы.

4.
Венера моя, почему мы разлетаемся, почему мы расходимся осколками идентификаций
Все дальше и дальше от того, что считали важным?
От того, где звучали голоса наши?
Мне не то, чтобы тебя не хватает, ты всегда со мной.
Вот и рыдаю, чтобы массировать акт,
Ибо надо всегда сохранять то редкое, что не повторяется.
Ибо повторяемое может стираться
за повторением и новизной.
А чему теперь конец и баста –
Живо лишь утренними тупяками, внезапным молчанием и у глаз росой.
Лишь этой улыбкой слегка набок,
Слегка с сожалением и тоской.
И сдвинутыми бровями,
И с подступающею слюной,
И соплями.
У меня не будет другой женщины, ни одной!

5.
Жена моя, там было так много меня.
Я была центром и это имело смысл.
Это казалось единственно правильным, верным.
Кульминация и запой!
Ты мой припой и прибой,
Серебряный и соленый.
Я бы платила за это, но куда?
И чем? Ты не приемник
И купюра твоя не мена
А цена
другого характера, другого порядка
Которая мне непонятна, не распознана,
А потому недоплаченная. А потому будто бы украденная
Для тебя.
Жена моя, Я тебя честно спрашивала, что мне платить за это.
Ты не знала.
Ты не знала, чем платить, но точно знала,
Что я плачу тебе не тем.
И эта пропасть, взятого по твоему усмотрению в долг,
По моему ощущению – великой ценою.
Этот разрыв, яма, долговая утрата.
И без расписки, без брачного уговора или хотя бы контракта.
Рушит все и отбирает тебя у меня, как должника.
И пени теперь, что плачу я – эти стихи,
И то, что я никогда не говорю другим.
И даже, когда спрашивают.
Потому что кажется слишком важным,
А для них будет ничтожным.
А я давлю грузом моменты.
Заталкиваю глубже, я хороню их, чтобы сберечь.
Придавливаю землей, чтоб не раскопали и не расхитили твое священство.
Иногда эксгумирую, целую, люблю их
И вновь начинаю панихиды,
И никому не показываю, и делаю тебя таинством.
И это таинство есть много меня, а не дел.
Я бы много хотел. Но тебя больше нет.

6.
И не надо! Все равно бы убила,
Чтобы варить кости и мыть их,
Чтобы единство момента, ты не вскрыла
Ни с другими, ни даже со мной.
Уже была кульминация и запой!
Лицо вытри!

7.
Она долго со мной,
она там живет,
она внутри меня,
потому что она – мой дом.
Она мой храм и место.
Она темнота
В которой не мир, а я – центр.

Я не стану тебе домом или пристанищем.
Я никому не стану таковым.
Поэтому я радуюсь людям, которые тебя сберегут,
Ибо я лишь пыль на ветру,
если решил, что я что-то более стоящее, более монолитное — забудь.

Я люблю алфавит. В нем все буквы подвластные мне,
а я предпочитаю большею гласные, особенно на конце.

Как тебе объяснить, зазрак, что я есть и чем не бываю,
Если даже от противного объясняя, никогда не уложить
В одно лишь слово.
Как Бог не есть зло, добром его не ограничишь,
так и конечная буква завещания моего неописуема
будто от вечного равнодушия ко всему.
Сводя начала с концами общего мироустройства,
Познав, пропустив через себя свет истины или же тьму,
узнаешь ее отрешенность. И к добру, и ко злу относишься одинаково,
лишь бы не с тобой,
лишь бы не этот самодержец всего наблюдал и оценивал ложность.
Твою,
Твоих мышлений.
Ведь стыдно так оплошать перед тем, в кого уже не веришь,
Но боишься взглянуть в глаза, будь у него глаза.

И если я когда-нибудь изменюсь, права я сейчас.
Запомни меня с вместительною тележкою вместо сердца,
которое будто бы наружу и так ранимо.
ждущего и находящего в случайных светца, на миг…
Не боле.

Конец текста.

Я не могу тебе написать или иначе ответить
И даже показать
Свои терзания.
Это будет вторжение в ту чистоту, что хранишь ты
Не для меня.
По выбору собственному
По моему попущению.
Так говорил Папа.

Боже мой, Боже!
Великий архиерей, троица и младенец в руках
Почему ты только смотришь в меня, но никогда не входишь
Ни причастием, ни молитвой, ни раскаянием, ни благодарностью, ни самим собой?

Мы застыли в смотрении, в эманации, глаза в глаза.
Что хочешь ты увидеть во мне? Когда отпустишь меня жить жити?
Я не могу отвратить от тебя свой взор, отврати же ты.
Ты старше и монарше,
Тебе и дарить подарки.
Почему так грозен взгляд твой? Почему так спокоен взгляд твой? Почему ты не моргаешь? Почему не моргаю я?
В эту паузу, в эти закрытые глаза
Я бы успела, Я бы стяжала жизни земной и чувства земного, ибо и ты, сошедший на землю, чувствовал.
Смерть души в живом теле, суициды, киллерам заказы на самого себя, и ты попустительствуешь, зная, что молюсь Я.
Зная и видя мои картины, зная и видя, но не создавая икону, ибо икона ответ твой, а картина - вопрос мой.
Новый про? Анти? Почему ты так приставлен глазами в мои глаза? Дай откровение мне или уже отпусти. Я поживу, может Тебя найду, может стану тем Антихристом или пророком в скиту.

Но Тебе не бояться.
Я не насилие, секс или смерть,
чтобы так пристально смотреть
И не мертветь адски.

Бог создал человека с единственной целью - из наблюдателя стать наблюдаемым, то есть произвести самоидентификацию. Официально заявляю,у Бога самый большой кризис самоидентификации! Вуайеризм и эксгибиционизм, которые выражают его метод в равной степени породили самих себя и концепцию дуальности. История Ахримана и Ахурамазду взяла свое начало в боговом желании определить себя. Любое определение, то есть детерминация требуют ограничения, ибо определить - значить ограничить. В этом кроется первая ловушка - определяя себя, Бог создает категорию, движение в которой есть непрерывное (неисчисляемое) движение в дуальности. То есть ловушка порождает феномен бесконечной самоидентификации.

Совершенно бесчеловечно, когда родитель хоронит своего ребенка. Но через это прошли многие. А до этого века через такое прошло большинство. И вот, что я подумала. Если Бог решил стать человеком и воплотился, то он прошел земную жизнь, то он должен был потерять своего ребенка. Он должен был страдать, завидовать, ненавидеть. Он должен был бояться и очень бояться смерти. И он должен был потерять ребенка. А если не христос потерял? А если сам Бог потерял ребенка? Он должен был потерять Христа и Христос никогда не должен был вознестись. Упущение религии.

Является ли Бог искусством? Не Религия и его описания в различных текстах, что не оставляет сомнения об искусности или искусственности Его.

Начнем с единственного определения искусства, которое не может быть опровергнуто, ибо прочие определения лишь попытка надстроить искусству функцию. Итак, Искусство - это неполезный труд. Работа, которая не имеет практической пользы. Не только в вещевом мире, но и в ментальном (заменить это слово). Итак, сама интенция человека к созданию объекта искусства - природна. Она естественна, не навязана словом.